«Сердце пармы» – фильм о столкновении христианства и язычества»

– Было много случаев, когда писатели приходили на премьеру экранизации своего произведения, но через полчаса просто вставали и уходили из зала. У вас с «Сердцем пармы» такого не случилось?

– Экранизация – сложный процесс. Это перевод из одной художественной системы в другую, который всегда сопряжен с определенными потерями, изменениями или даже дополнениями. К ним надо относиться с пониманием. Мое главное требование к фильму состоит в том, чтобы фильм был интересным сам по себе. Как говорил Тирион Ланнистер в «Игре престолов»: «Нет ничего лучше хорошо рассказанной истории». И неважно, отличается ли она от романа-первоисточника. С «Сердцем пармы» получилось именно так: это хорошая история.

– Если взять основной посыл, ядро вашего романа, и сравнить его с посылом фильма – велика ли будет разница? То, что вы закладывали в текст, находит свое продолжение в фильме?

– Сохранился и посыл, и эстетический бэкграунд. «Сердце пармы» – фильм о столкновении христианства и язычества. В христианстве не существует концепции судьбы. Христианин наделен свободой воли, следовательно, сам выстраивает свою жизнь; для него нет рока, фатума или предопределенности, зато есть грех – неправильное решение. А для язычества судьба – ключевое понятие. Язычник взаимодействует со множеством богов и зависит от них, он не имеет свободы воли, следовательно, подчиняется судьбе – зато избавлен от греха, так как не виноват в своих поступках.

Но как поступать князю Михаилу, главному герою моей истории? Он правит языческим княжеством, в котором люди не воспринимают злодеяние как грех. А князь должен защитить язычников от единоверцев. Что делать? Предать свою веру или предать свой народ? И князь находит идеальный выход, в котором совмещается и судьба, и свобода воли: надо принять бой, зная, что будешь побеждён. Однако такой бой можно принимать только во имя какой-то очень важной вещи. А что это за вещь? Для князя – его земля. Своя земля – больше, чем просто родина. Это место, которое формирует твою жизнь и нравственность, одаряя тебя любовью.

Все эти размышления есть и в романе, и в фильме.

– Когда вы начинали работать над романом, почему вас захватил именно момент формирования империи?

– Я начал писать роман в 1995-м году, а закончил в 2000-м. Ни про какую империю я тогда не думал и руководствовался совсем иными соображениями: занялся модернизацией жанра. Исторический роман образца ХХ века к тому моменту уже стал неадекватен времени. Эпоха требовала другого художественного языка. И я решил синтезировать исторический жанр с жанром фэнтези.

У фэнтези есть свои каноны. Возьмём для примера «Властелина колец». Действие происходит в вымышленном мире. Судьба героев зависит от сверхценного артефакта – Кольца всевластья. Сюжет является квестом – описанием путешествия. И так далее. Эти каноны фэнтези я применил к истории Северного Урала XV века, но наполнил не вымышленным, а реальным содержанием. Квест – это военные походы князей, случившиеся в том столетии. Сверхценный артефакт – легендарный идол Золотая Баба, про него на Урале знают все. А вымышленный мир – мифологическая вселенная уральских финно-угров, народов коми и манси, со всеми их богами, демонами и заклятьями.

Кое-что я, конечно, придумал, чтобы связать сюжет, но эти придумки – стилизация под уральский фольклор и бестиарий. Например, я придумал ламию. Это не древнегреческое чудовище. И не ведьма. Это человеческая ипостась Золотой Бабы. Ее имя (Тичерть) созвучно названиям старинных уральских городков Сысерть, Бисерть и Кишерть. А термин «ламия» созвучен названиям речек Тальтия, Ария и Лопсия. И все остальные фантастические элементы романа тоже являются художественной реконструкцией, а не вымыслом одичавшего фантазера.

Модернизация исторического жанра через фэнтези получилась удивительно плодотворной: роман – двадцать лет бестселлер. Оказалось, что об истории можно рассказывать с волшебством и чудесами, причем история остается историей: читателю и зрителю понятно, что и как происходило на самом деле. Ну а если кого-то новый формат не устраивает – так старый формат никто не запрещал.

«Не в Казани рассказывать, что сложение Московского государства было мирным и добровольным»

– А как вы относитесь к критикам, которые требуют исторической достоверности от книг и фильмов, снятых в историческом жанре? У многих найденные несоответствия вызывают крайне резкую реакцию.

– Знаете, давайте пробежимся по историческим событиям. В городке Усть-Вымь на зырянской реке Вычегде правит русский князь Ермолай. Вогульский князь Асыка нападает на Усть-Вымь, убивает Ермолая, а по пути – и епископа Питирима. Сын Ермолая Михаил отправляется княжить в городок Чердынь на пермяцкой реке Колве. Он княжит мирно. Московский князь присылает к нему епископа Иону. Иона устраивает крещение чердынцев в водах Колвы. Московский князь требует от Михаила устроить поход за Урал на вогульский городок Пелым – столицу князя Асыки. Михаил отправляется в этот поход, берёт в плен Асыку, но Асыка исхитряется сбежать. Московский князь требует от Михаила идти с ним в поход на Казань. Михаил отказывается воевать с татарами – Чердынь живёт с ними в мире. Москва посылает на Чердынь карательное войско князя Пёстрого. И так далее. Все эти реальные события отражены и в романе, и в фильме. Так что «Сердце пармы» – вещь совершенно историчная. Но про историю рассказано по-новому. Языком XXI века.

Мы не требуем от учебника истории метафор, диалогов и описаний природы. И глупо требовать от романа (фильма) сухости научного текста. Для историка главный инструмент – факт. А для художника – образ. Чтобы образ получился адекватным, можно немного отступить от факта – лишь бы не нарушалась структурная основа истории. Поясню на примере фильма. Войско московитов одето в красные кафтаны. Это не стрельцы, никто московитов стрельцами и не называет, но кафтаны похожи. Зачем так сделано? А надо почувствовать картинку, когда красное московское войско идет на Чердынь по зеленому полю. Это не люди идут по траве, а течет кровавая река – грозный символ ближайшего будущего. В общем, не стоит считать художников невеждами. Надо думать о причинах художественного выбора.

– Культура, искусство, историческая наука сейчас во многом рассматриваются с позиции идеологи. Как в этом контексте воспринимается ваш роман?

– И роман, и фильм появились до нынешней ситуации; тогда никому и в голову не приходило натягивать на все политические подштанники. К такой практике я отношусь как к спекуляции, но понимаю, что она неизбежна.

Просто надо знать историю, а не пропагандистские мифы. Не в Казани рассказывать, что сложение Московского государства было мирным и добровольным. И не на Урале рассказывать о мирном и добровольном крещении – из шести первых уральских епископов двое были убиты, третий сошел с ума. Да, так было, и ничего уже не поделать. Относиться к этому надо с мудростью человека культуры, а не с истеричностью глупца, который ничего не может изменить в дне сегодняшнем и потому изменяет в далеком прошлом.

– Любопытно то, что каждый увидел в этом произведении что-то свое. Я встречала, в том числе, претензии некоторых публичных спикеров к вашему роману – того же Холмогорова. А Царьград вообще назвал экранизацию «идеологической диверсией против русской имперской идеи».

– Вот это и есть спекуляция. XV век в России – рановато для империи. Новгород еще отбивается от Москвы, а про Сибирь в Москве и не слыхали. Есть Великий князь Иван III (а не царь Иван Грозный), и есть удельный князь Михаил Великопермский, который спокойно подчиняется сюзерену и принимает священнослужителей из столицы. Конфликт случается, говоря современным языком, при столкновении унитаризма с федерализмом, а не имперцев с сепаратистами. Так что нынешние имперцы похожи на эксгибиционистов, которые при любом удобном случае демонстрируют свои сомнительные достоинства, хотя никто их об этом не просит.

«Когда будущее татар или башкир будет формироваться в Казани или в Уфе, тогда в литературе появятся и проекции этого будущего»

– Во время одного из недавних походов в кинотеатр меня зацепило то, что все новые трейлеры российского кино – это события прошлого, возврат в 14 век, в СССР и так далее. Ничего нового, очень мало настоящего. Это симптом чего, на ваш взгляд?

– Это большая проблема не только кинематографа, но и российской культуры в целом. В нормальной ситуации распределение произведений примерно следующее: 50% – о современности, 25% – о будущем и 25% – о прошлом. В российской культуре примерно 75% произведений – о прошлом, немного – о настоящем, а о будущем практически ничего нет. Дело в том, что культура и общество находятся в глубочайшем кризисе. Мы смотрим в прошлое, потому что не видим будущего. Да и прошлое-то нам не интересно, интересны только тираны – Иван Грозный, Петр I и Сталин. Видимо, собираемся повторить.

– Встретила недавно интересную мысль о том, что у татарского и башкирского народов якобы «нет будущего», потому что у татар и башкир нет фантастики, как жанра в кино, литературе и театре. А научная фантастика – это и есть взгляд в будущее. Согласны ли вы с этим?

– Как-то странно это слышать… Во-первых, в России в целом фантастика не на взлете. Во-вторых, в нашей москвоцентричной державе все решения принимает Москва, а ее интересует только она сама. Когда будущее татар или башкир будет формироваться в Казани или в Уфе, тогда в литературе появятся и проекции этого будущего, то есть, национальная прогностика. Жанр является социально обусловленным форматом искусства. Разве без юстиции появился бы детектив? Разве без свободы появился бы вестерн? Так что отсутствие национальной фантастики – лишь симптом отсутствия национального самоопределения. А у такого великого народа, как татарский, оно должно быть непременно.

Фото на анонсе: из личного архива Алексея Иванова